Николаев Петр Иванович (1920), 1 секретарь Отдела Латинской Америки МИД СССР
Люди по-разному оказываются за границей. Одни выезжают в рабочие или творческие командировки, другие на спортивные соревнования, иные на отдых в курортные зоны, есть и эмигранты, не поладившие с политическим режимом на родине. Моя же жизнь за рубежом была связана с особым родом деятельности – дипломатической работой.
В Министерство иностранных дел я пришел с производства. Работал на заводе № 500, производившем авиационные двигатели. Летом 1946 г. мне позвонили из горкома партии и спросили, не желаю ли я пойти учиться в Высшую дипломатическую школу МИД СССР (ВДШ).
Как потом мне говорили, это была акция по укреплению кадрового состава министерства людьми из производств. Я не стал раздумывать и ответил согласием. Необходимым условием было членство в партии, я был кандидатом. Вместе со мной сдавали экзамены еще два человека. Один сдал, но не прошел по состоянию здоровья, другой не выдержал экзамена. Я прошел этот рубеж, меня зачислили на Западный факультет в испанскую секцию. Испанский язык я выбрал сам, видимо, под влиянием прежних впечатлений о войне в Испании, почерпнутых из газет и журналов. Итак, в сентябре 1946 г. я стал слушателем ВДШ. В то время она была основным поставщиком кадров в МИД, будущих «карьерных дипломатов», как повсюду называют дипломатов высшего звена, начавших службу с низов. Среди слушателей ВДШ были выходцы из гуманитарных и технических вузов, причем первых, видимо, было большинство. Для меня, окончившего технический вуз, да еще по скоропалительным программам военного времени, обучение в ВДШ было вторым высшим, гуманитарным образованием. Спецификой этого учебного заведения было привлечение к преподаванию виднейших ученых, дипломатов, корифеев в своей области знаний. Основными дисциплинами были история международных отношений, международное право, экономическая география, иностранный язык.
Сохранилась добрая память о директоре Школы В.И. Лебедеве, профессоре. В.М. Хвостове, известном ученом, одним из авторов и редакторов трехтомной «Истории дипломатии», профессорах Кане, Звавиче, Штейне, доценте Бокщанине.
Лекции по международному праву читали замечательные педагоги – проф. Крылов (впоследствии член Международного суда ООН в Гааге), проф. Дурденевский, проф. Коровин. Как раз в это время вышел из печати подготовленный Крыловым и Дурденевским учебник по международному праву, чуть ли не единственный в эти годы. Авторы были горды своим детищем, считали, что им завидуют другие ученые-международники, в частности, проф. Коровин. По этому поводу даже появилось четверостишие, авторство которого приписывалось Дурденевскому: «Когда учебник появился, Коровин злился и шипел, Так что Крылов одурденился и Дурденевский окрылел.» Я хорошо помню этот замечательный учебник, внимательно его изучал, готовился по нему к экзамену. Сейчас он стал, как говорится, библиографической редкостью.
Курс дипломатической практики вел известный советский дипломат Александр Антонович Трояновский, бывший советский посол в Японии, первый советский посол в США. Кстати, сын его Олег пошел по стопам отца и стал крупным дипломатом. Трояновский, которому в то время было около 70 лет, страдал болезнью Паркинсона. Во время лекции его рука иногда начинала самопроизвольно стучать по кафедре, и проходило какое-то время, пока успокаивалась. Но он продолжал лекцию, оживляя время от времени аудиторию поучительными историями и шутками из своей дипломатической практики. Некоторые из них остались в моей памяти. Когда он был послом в Японии, в Москве умирал известный деятель Коминтерна Сен-Катаяма (похоронен в Кремлевской стене). Послу поступило указание обратиться к министру иностранных дел Японии с просьбой разрешить выехать в Москву дочери умирающего, проживающей в Японии. Министр спросил посла, влиятельный ли человек в Коминтерне Сен-Катаяма. Я ответил, сказал Трояновский, мне трудно сказать, поскольку не имею отношения к Коминтерну, но слышал, что очень влиятелен. Японец, как показалось, был рад сказанному, глаза у него заблестели. Выезд был разрешен. Этот случай он рассказал, чтобы подчеркнуть необходимость считаться с национальными чувствами собеседника. Второй пример – из периода его пребывания в США касается возможных выступлений местной прессы против нашей страны. Он пояснил это на примере с японским посольством. Одна малоизвестная американская газета опубликовала карикатуру на японского императора. Посольство направило протест в госдепартамент. Неизвестно, какой был ответ, но на другой день все крупнейшие американские газеты перепечатали эту карикатуру. Вспоминается этот эпизод, поскольку в то время мы нередко протестовали против антисоветских публикаций в зарубежных изданиях. А нам отвечали, что у них свобода прессы. Еще один момент из рассказа Трояновского. Как известно, советский посол появился в Вашингтоне в 1933 г. после 15-летнего непризнания Соединенными Штатами Советской России. Интерес к нему был огромный. Нередко бывали встречи с рядовыми американцами. На одной из них, рассказывал Трояновский, к нему подошел один человек и спросил, сколько стоят в России похороны. «Не помню, что я ему ответил, но затем спросил у кого-то из участников встречи, с чем связан этот странный вопрос. Мне ответили, что этот человек сравнивает уровень жизни в США и России. Если окажется, что в России выше, то он за социализм». Изучению иностранного языка в ВДШ придавалось особое значение, на него приходилась наиболее интенсивная нагрузка. Занятия с преподавателями проводились по группам в 4–5 человек ежедневно, кроме выходных, по три-четыре часа. Много занимались и дома. По вечерам в общежитии слышалось мычание первокурсников, изучающих английский. За два года слушатели получали достаточную языковую подготовку для начала дипломатической работы, общения с иностранцами. В испанской секции преподавателями были испанцы, эмигрировавшие в СССР во время гражданской войны в Испании – Хосе Месегер, Бельо и долго живший в Испании Илья Збарский, преподававший практику перевода (родственник проф. Збарского, участвовавшего в бальзамировании тела В.И. Ленина). Работая в Министерстве, я начал изучать английский (в средней школе и институте изучал немецкий). В связи с выездом в Латинскую Америку эти занятия были прерваны, и мне не удалось их в полной мере возобновить. Наряду с предметами, непосредственно относящимися к дипломатической деятельности, на первом курсе преподавались русская литература и русский язык. Составители учебных программ, видимо, полагали, что дипломату необходимо уметь танцевать. Приглашались хорошие преподаватели, танцевали вальс, вальсбостон, мазурку, краковяк, па-де-катр и другие бальные танцы. Партнерш приглашали из других вузов, некоторые из них стали женами своих партнеров. Признаюсь, что за время моей дипломатической работы ни на одном официальном мероприятии не удалось воспользоваться плодами этих приятных занятий. Прошли два года. После выпускных экзаменов (мне вручили диплом «С отличием») состоялось распределение.
Из десяти слушателей испанской секции пять стали работниками МИД, остальные направлены в родственные организации. После выпускного вечера, который проходил в особняке МИД на Спиридоновке, нас обрядили в красивую парадную форму светло-серого цвета с позолоченными пуговицами, серебряными погонами, фуражками с эмблемой из пальмовых ветвей. Была и повседневная форма, пошивка которой, как и парадной, производилась в индивидуальном порядке в мидовском ателье на Кузнецком мосту, рядом с министерством. В то время, когда мы, свежеиспеченные дипломаты, робко появились в ателье, здесь еще работал прославленный Ильфом и Петровым портной Журкевич, который, как сказано в «Золотом теленке», в начале 20-х годов «день и ночь строчил фраки для отъезжающих за границу советских дипломатов». Пошить у Журкевича было привилегией сотрудников от советника и выше.
* * *
Моя работа в Министерстве началась с Отдела латиноамериканских стран в группе, которая занималась Мексикой и Центральной Америкой. Возглавлял ее Якубовский Василий Павлович, советник, опытный и очень осторожный человек, тщательно отрабатывавший каждое слово при работе с документами. У него была привычка – прочитывать предложение вслух и спрашивать самого себя: «Звучит? ». И если не звучало, искал, как лучше. Сама работа носила рутинный характер – изучение обстановки в странах региона, их внешняя политика, проблемы отношений с нашей страной, деятельность нашего посольства. Практическая цель – подготовить сотрудника для выезда за рубеж в наше представительство. Контакты с зарубежными дипломатами в Москве были редкими. В это время произошли важные изменения в моей личной жизни. В июле 1949 г. я стал семейным человеком. Женой моей, стала выпускница Первого московского медицинского института Духнина Евгения Никитична. Родители ее, москвичи, простые русские люди. Между тем моя служба шла своей чередой. После моей женитьбы начальство начало подумывать о посылке меня за границу и предложило поехать в Мексику. Я согласился и в ноябре 1949 г. я с женой выехал из Москвы. Перед отъездом мне и жене вручили в Консульском управлении темносиние, в тонкой кожаной обложке дипломатические паспорта с мексиканской и транзитными визами. Путь лежал долгий: поездом через Варшаву до Гдыни, затем теплоходом до Нью-Йорка. Далее до мексиканской столицы Мехико. Северный путь из Европы в Нью-Йорк не самый легкий, особенно в конце года, когда океан неспокоен.
Мы плыли на большом, вполне современном теплоходе «Стефан Баторий» американо-польской компании пассажирами первого класса. Несмотря на все удобства, океан не давал нам покоя. Особенно тяжело досталось моей спутнице.
Весь путь занял около восьми суток. В Нью-Йорке с теплохода мы вышли совсем разбитыми. Я отказался следовать далее самолетом, и через три дня мы отправились в Мексику поездом. Отель «Сэнчури», в котором мы остановились, находился буквально в пол – сотне метров от Бродвея. Была возможность побродить по центру города, побывать в Центральном парке.
Нас поразило большое количество в нем белок, они не боялись людей и брали из рук корм. Путешествие по США заняло двое суток. Мы ехали в отдельном купе и не имели никаких проблем. Проводники, вели себя учтиво. В середине пути сделали пересадку на другой поезд, направлявшийся в Мексику. Поезд приближался к мексиканской границе. Я сказал жене, что сейчас мы будем переезжать пограничную реку Рио-Гранде-дель-Норте («Великая северная река»), через которую ежегодно нелегально переплывают многие тысячи мексиканцев (так называемые «мокрые спины») для сбора овощей и фруктов на плантациях американских фермеров. Каково же было наше удивление, когда вместо великой реки мы увидели узкую полоску воды, зажатую в глубоком ущелье.
Видимо, стоял сухой сезон или воды ушли в ирригационные системы. Поезд остановился, мы прибыли в Мексику. На неказистом здании вокзала виднелось название станции. По рельсам наискосок шел бедно одетый человек с типичным для мексиканцев полосатым «сарапе» на плече. В вагон вошли чиновники пограничной и таможенной служб, собрали у пассажиров паспорта. Вскоре поезд тронулся, но паспортов нам не вернули. Я начал беспокоиться, но спустя пару часов появился таможенный чиновник и вручил нам наши документы. До столицы Мексики оставался день пути. Поезд шел быстро с остановками на крупных станциях. Его тащили два спаренных локомотива. Временами он двигался по холмистой и горной местности, делал крутые повороты, так что из окна вагона был виден хвост поезда. Целыми часами проезжали долины, покрытые огромными кактусами самой причудливой формы. Изумительный мексиканский пейзаж!
В столицу мы прибыли вечером, было темно. На вокзале нас встретили работники посольства и отвезли в гостиницу «Рузвельт» с высокими пальмами у входа. Заметив, что мы не очень рады гостинице, встречавшие заверили, что через день-другой устроят нас на квартиру. Так и случилось. Пока подыскивалось жилье, нас приютил второй секретарь Николай Васильевич Аксенов, занимавший большую квартиру. Мы жили дружно, и у меня остались приятные воспоминания об этом времени. Затем я снял отдельную квартиру в одном квартале с посольством. Там же, в нашем подъезде жил с семьей заместитель военного атташе полковник Дрёмов. С ним и его женой у нас установились хорошие отношения.
Мехико, парк Чапультепек, памятник кадетам-героям.
В двух кварталах от посольства находился знаменитый парк Чапультепек с дворцом бывших правителей Мексики и памятником молодым мексиканским воинам, погибшим здесь в бою с американскими интервентами в 1847 г. Наше посольство было небольшим, но имело все традиционные подразделения – референтуры МИД, спецслужбы, военный атташат, торговое представительство. Работники спецслужбы держались обособленно и действовали под дипломатической крышей, т.е. числились в дипломатическом составе.
Здание посольства СССР в Мексике.
Посольство занимало небольшой, но очень известный особняк, в прошлом принадлежавший некоей графине, оставившей название этому району города – Кондеса (Графиня). Здание было приобретено в советскую собственность послом Уманским, трагически погибшим в январе 1945 г., кода он в сопровождении нескольких сотрудников посольства направлялся на предоставленном президентом Мексики самолете в Коста-Рику для вручения верительных грамот (был назначен послом в эту страну по совместительству). Самолет упал при взлете, в живых остались двое – жена первого секретаря Троицкого и охранник-мексиканец. Мексиканские власти не довели до конца расследование этого события, хотя, по общему мнению, речь шла о террористическом акте. Уманский прибыл в Мексику в период триумфа Красной армии над гитлеровской Германией и был очень популярен в этой стране. Бывший журналист он умел привлечь к себе внимание общественности. После его гибели послом стал А.Н. Капустин, ранее главный механик одного из крупных московских заводов, работавший какое-то время в Германии. Культурный, образованный человек. Злые языки в Мексике, по словам некоторых наших работников, оценивая его деятельность, говорили, что «мертвый Уманский опаснее живого Капустина». Думаю, что это несправедливо. Капустин работал в других условиях, в период начавшейся холодной войны. Этим объяснялось снижение активности нашего посольства и его главы. Как новичок да еще и атташе (низший дипломатический ранг в международной табели) я занимался, в основном, изучением обстановки в стране, характера политических сил, состава правительства, положения в Центральной Америке, совершенствованием владения испанским языком.
Использовались обширная местная пресса, официальные печатные материалы, встречи с мексиканцами. К сожалению, контакты с общественностью были ограниченны и сводились большей частью к встречам и беседам с дружественно настроенными к нам посетителями Мексиканско – русского института.
Во главе его были известный мексиканский писатель Хосе Мансисидор и профессор Хесус Вильясеньор. Институт финансировался, в основном, советскими общественными организациями. Современная Мексика буквально усыпана памятниками архитектуры и материальной культуры живших на ее территории многочисленных индейских племен.
Наиболее известны знаменитая археологическая зона Теотиуакан, в 45 км от столицы.
Архитектурные памятники индейцев майя на полуострове Юкатан.
Все это в сочетании с благоприятными климатическими условиями, близостью США и Канады служит основой «индустрии туризма», приносящей Мексике солидные доходы. Из-за краткости пребывания в Мексике мне удалось побывать только на знаменитых пирамидах Теотиуакана, курортном центре Куаутла, на озерах Сочимилко.
Мексика, вулкан Парикутин.
Жалею, что не удалось увидеть действующий вулкан Парикутин, извержение которого началось на ровном кукурузном поле. Сейчас извержение его можно увидеть только на цветных фотографиях. Вулкан прекратил свое существование. Главными архитектурными памятниками Теотиуакана, привлекающими множество туристов, являются две пирамиды – Солнца и Луны. Высота первой из них 60 м., а сторона основания 224 м. (для сравнения: высота пирамиды Хеопса в Египте 136 м, сторона основания 210 м). Пирамида Луны меньших размеров. Самое важное событие в моей жизни в Мексике – рождение дочери Ольги, происшедшее 26 марта 1950 г. Родилась она в Английском госпитале, услугами которого пользовалось наше посольство. Я настроился на продолжительное пребывание в Мексике.
Обстановка в стране была спокойная, открытых враждебных нам действий не было. К жизни в чужом краю мы постепенно привыкали. По выходным гуляли в парке Чапультепек. Оля росла и была здорова. Но эта спокойная жизнь неожиданно прекратилась. В августе 1950 г. мне предложили выехать на работу в Венесуэлу, с некоторым повышением. Я согласился и вскоре вылетел вместе с семьей в столицу Венесуэлы Каракас. Самолет летел через Кубу, и мы пробыли три дня в Гаване.
Временным поверенным в делах здесь был Геннадий Иванович Фомин, высокий, худой человек, очень нервный и строгий с подчиненными (мы были знакомы в Москве). Нас он принял очень доброжелательно, устроил (правда, без особых удобств) в маленьком здании Миссии (до войны занимала Миссия Японии). Оказал содействие в ознакомлении с достопримечательностями Гаваны.
Мое пребывание в Венесуэле совпало с приходом к власти военной хунты в составе трех человек – подполковников Дельгадо Шальбо, Переса Хименеса и Льоверы Паеса, свергнувшей законно избранного президента всемирно известного писателя Ромуло Гальегоса. Начался террор против сторонников свергнутого правительства. Жестоко преследовались коммунисты, выступавшие против военной диктатуры. Новое правительство, поддержанное американцами, заняло антисоветскую позицию. В условиях холодной войны Венесуэла, как практически все латиноамериканские страны, за исключением, может быть, Мексики, вошла в состав американского блока в ООН и других международных правительственных организациях. Хунта не проявляла интереса к поддержанию отношений с СССР, тем более что Венесуэла не извлекала из них экономических выгод. В Москве находился лишь один венесуэльский дипломат, поверенный в делах Караскеро.
Наше посольство в Венесуэле тоже было немногочисленным. Посол Фома Андреевич Требин, ученый-нефтяник, был отозван. К моему приезду в Каракас посольство возглавлял временный поверенный в делах Глеб Хомицкий. Позднее прибыли первый секретарь Лев Владиславович Крылов (на замену Хомицкого), второй секретарь В. Глотов и атташе-стажер М. Алябьев. Из технического персонала были зав. канцелярией, машинистка, завхоз, шофер, два-три дежурных коменданта. Нагрузка на дипломатов была высокая. Кроме работы с прессой, подготовкой документов, мне были поручены консульские дела, издание пресс-бюллетеня. Напряженная обстановка в стране, большая загруженность работой ограничивали возможности для отдыха, выезды с семьями к морю были крайне редкими.
Однажды мы втроем (Крылов, Алябьев и я) выезжали на запад по побережью. Раза два встретили стаи обезьян, которые при приближении автомашины с криком бросались в придорожное ущелье. На шоссе попадались раздавленные змеи, утром они выползали греться на асфальт и погибали под колесами машин.
Проезжая поселок, мы увидели у дороги закусочную, над которой висела большая вывеска «Бар балалайка». Нас заинтересовало название, мы остановились. Крылов спросил у шустрого молодого парня, подававшего нам «Кока-колу», почему этот бар так называется. Тот ответил, вся эта местность так называется.
«– А ты знаешь, что балалайка – это русский музыкальный инструмент. Ты слышал что-нибудь о России?
– Нет.
– Ну как же, была война. Воевали русские и немцы, русские победили.
– Нет, я это не знаю.»
Так для нас и осталось загадкой, действительно ли он этого не знал. В Венесуэле пришлось стать свидетелем очередного военного переворота.
В результате заговора, подготовленного членом хунты Пересом Хименесом, был убит ее председатель Дельгадо Шальбо (популярная личность, отец его погиб в борьбе против диктатуры Гомеса). Как водится в Латинской Америке, заговорщики намеревались добиться его отставки, посадить в самолет и отправить за границу. Однако при захвате полковника (к этому времени все члены хунты были уже полковниками) наемной бандой был ранен ее главарь некто Урбина и тот с досады выстрелил в задержанного. При доставке Урбины в полицию он был убит якобы при попытке к бегству. Церемония похорон Дельгадо Шальбо проходила со всей торжественностью в здании разогнанного хунтой парламента. Присутствовал дипломатический корпус и несколько иностранных делегаций. Мне довелось видеть это зрелище. В столице был введен комендантский час, жителям запрещалось выходить на улицу в ночное время. Вскоре место председателя хунты занял малоизвестный адвокат, либерал Суарес Фламерич, согласившийся сыграть незавидную роль пешки в руках Переса Хименеса. Позднее Перес Хименес путем политических махинаций и фальсифицированных выборов стал президентом республики. Режим военной диктатуры сохранялся до 1958 г., когда в результате выступления части армии при поддержке населения диктатор был свергнут и бежал в США. Новое правительство предъявило американцам требование, поддержанное большинством населения, выдать беглеца. США впервые в аналогичных случаях согласилось это сделать при условии, что он не будет осужден к высшей мере наказания. Бывшего диктатора судили, и он в течение нескольких лет отбывал тюремное заключение. Второе памятное событие – разрыв советско-венесуэльских отношений и отъезд коллектива посольства на родину. Событие это было не случайно. С расширением холодной войны латиноамериканские страны под давлением США свертывали свои отношения с Советским Союзом. В 1947 г. прекратились отношения с Чили, в 1948 с Колумбией, в начале 1952 г. с Кубой. Наступила очередь и Венесуэлы. Произошло это так. В начале июля 1952 г. в посольство должен был прибыть на работу из Мексики новый технический сотрудник (завхоз или дежурный комендант) с женой. Он направлялся на Кубу, но в связи с прекращением отношений с этой страной было решено оставить его в Мексике, а затем направить в Венесуэлу. В день, когда мы их ждали, я ездил встречать их в аэропорт, но они не прилетели. Оказалось, что ввиду отсутствия у них транзитной визы, американцы (сотрудники летели через США) вернули их обратно в Мексику. Спустя два-три дня уже с визами они летели второй раз. Встречать их решил поверенный в делах Крылов с Алябьевым. Когда самолет прибыл, наших отделили от остальных пассажиров и, не разрешив встречающим к ним приблизиться, посадили в машину и отвезли в полицейский участок. Крылов направился за ними, открыл дверь в кабинет начальника и потребовал объяснений, но тот вытолкнул его за дверь и ударил в грудь На заявленный венесуэльцам протест они выдвинули свою версию происшедшего и объявили Крылова и Алябьева «персонами нон грата». Местная пресса с подачи властей начала тенденциозно раздувать этот инцидент. Утверждалось, что прибывший работник, которого они вернули в Мексику, является руководителем советской агентуры в Латинской Америке. Советское правительство приняло решение разорвать дипломатические отношения с Венесуэлой. Нам сообщили, что 13 июня венесуэльскому посольству в Москве будет вручена соответствующая нота. Началась лихорадочная подготовка к отъезду. Сотрудники, жившие вне посольства, были перевезены с семьями на его территорию. Мужчины занимались приведением в порядок помещения, которое необходимо было сдать владельцу. По ночам из посольства распространялся запах сжигаемых документов. Естественно, властям это стало известным, они сделали свои выводы. Правительство распространило заявление о прекращении отношений с нашей страной. Таким образом, получили известность две версии: одна, что отношения разорвал Советский Союз, другая – Венесуэла. Вечером 13 июня посольство было окружено полицией и агентами спецслужб и было полностью изолировано. Через день двум дипломатам, не объявленным «персонами нон грата», было разрешено выезжать в сопровождении агентов полиции для завершения дел. Это было поручено Глотову и мне. На второй или третий день к нам приехал чехословацкий посланник Кек, который рассказал нам об обстановке в столице и привез нам продукты, хотя у нас был определенный запас. По нашей просьбе (у нас прервалась связь с Москвой) он стал оказывать нам содействие в организации отъезда. Однако венесуэльцы объявили и о прекращении отношений с Чехословакией. Работники их представительства возвращались на родину вместе с нами. Сам Кек, старый дипломат, проведший большую часть своей жизни в Лиге Наций, остался будто бы в качестве заложника до возвращения венесуэльских представителей из Москвы и Праги. Это было время, когда ряд чехословацких послов дезертировали со своих постов и остались на Западе. Однако Кек остался верен своей стране и вернулся в Чехословакию. Наше «великое сидение» продолжалось до 22 июня. В этот день мы заняли места в небольшом автобусе (поверенный в делах с семьей ехал отдельно в большом черном лимузине) и отправились в морской порт Ла-Гуайра. Здесь погрузились на французский теплоход «Де-Грасс» и взяли курс на Саутгемптон (Англия). Теплоход совершал промежуточные остановки на островах Мартиника, Тринидад, Барбадос, в Дакаре. На Мартинике мэрия города Фор-де-Франс, столицы этой заморской французской территории, где большим влиянием пользовались коммунисты, приняла поверенного в делах и провела для нас экскурсию по острову.
Мы обратили внимание, что одна из центральных площадей города названа «Площадью Сталинграда». Дакар, в те годы французская колония, поразил нищетой простых людей, массой продавцов сувениров, бросающихся на пассажиров со своим товаром. Перед Саутгемптоном теплоход шел по ковру из огромных разноцветных медуз, каких я не видел ни в Черном море, ни в других морях, где бывал позднее. В Лондоне, куда мы перебрались сухопутным путем для продолжения путешествия, по первым встречным понял, что нахожусь в Европе.
На улицах попались несколько рыжих, которых в Венесуэле не встречал.
Пароход "Белоостров"
Через три дня мы должны были отправиться в Ленинград на теплоходе «Белоостров», небольшой ветхой посудине, совершавшей регулярные рейсы между Ленинградом и Лондоном. Жили на теплоходе, откуда выезжали для знакомства с городом и в магазины. Бродили втроем – Женя, Оля и я. Оля бегала по ковровым дорожкам магазинов, пока мы совершали покупки. До Ленинграда мы не доплыли, высадились в Хельсинки накануне открытия там XII Олимпийских игр.
Теплоход отправился в Лондон за очередной партией туристов, а мы поселились в специально присланном нам вагоне, который почему-то простоял в финской столице два дня. Питались мы в вагоне-ресторане поезда ансамбля Игоря Моисеева. Принял он нас любезно как потерпевших и даже пригласил на генеральную репетицию, чем я и воспользовался. Следующая остановка была в Москве.
Москва встретила нас не с распростертыми объятиями. Собственного жилья у меня не было. Пришлось поселиться на «голубятнике» у тестя на Кожевнической улице, д. 8. Тем временем в МИД «изыскивали возможности» и к ноябрю 1952 г. я получил комнату в трехкомнатной коммунальной квартире на Можайском шоссе (ныне Кутузовском проспекте). Так я стал полноправным москвичом. Другую комнату – самую большую – занимал кинооператор Александр Симонов, третью – работник МИД Ревин. Как принято в Министерстве, по возвращении из загранкомандировки, сотрудник уходит в отпуск (мне полагался за два с лишним года), а затем получает назначение.
Меня определили в секретариат зам. Министра Якова Александровича Малика, министром был А. Я. Вышинский. К этому времени Министерство переехало в высотное здание на Смоленской площади, Малик и соответственно его секретариат находились на восьмом этаже. Работа в секретариате была для меня новой. Она не связана с выходом на дипкорпус и общественность, как в региональных отделах. В секретариат на имя зам. министра поступают информационные материалы и предложения из отделов министерства и других ведомств. Задача сотрудников секретариата – внимательно изучить их, рассмотреть предложения, убедиться, что они подготовлены должным образом по форме и по существу. По форме – приложены все документы по данному вопросу, согласованы со смежными отделами и другими ведомствами (шифртелеграммы вызываются из спецчасти сотрудниками секретариата). По существу – реально ли данное предложение, не противоречит ли оно ранее принятым и реализуемым решениям. Предложения, не отвечающие указанным требованиям, небрежно оформленные, с опечатками возвращались в отдел или ведомство. Работа в секретариате зам. министра по-разному оценивалась со стороны. Некоторые считали ее канцелярской и неинтересной. По-моему, наоборот, она дает важный практический опыт, открывает доступ к обширной международной информации и позволяет чувствовать себя в некоторой степени участником решения важных вопросов. Сотрудники секретариата работали по сталинскому распорядку – с 9 утра до 2–3 часов ночи (через день), когда обычно уезжал зам. министра. Помощник работал ежедневно, но уходил домой раньше. Развозили по домам на машинах. Лифты в то время закрывались в полночь, дежурные старушки уходили домой спать, а я топал на свой девятый этаж, отсчитывая знакомые 92 ступени. Яков Александрович Малик, один из известных наших послевоенных дипломатов, – высокий, сильный, импульсивный человек, создавал в секретариате обстановку напряженности. Любил дорабатывать документы, несколько раз правил написанное. Между его кабинетом и машбюро нередко метались с листами бумаги сотрудники и машинистки. Здесь же ожидали приема вызванные им на доклад зав. отделами и представители других ведомств. Так продолжалось до рокового дня 5 марта 1953 года – смерти И.В. Сталина. На министерском этаже (седьмом) появился В.М. Молотов, затем было опубликовано сообщение о назначении его министром иностранных дел. Посол в Великобритании А.А. Громыко стал первым заместителем министра, Малик был направлен в Лондон на его место. Вышинский отправился в Нью-Йорк главой представительства СССР в ООН, где год спустя умер. Произошли некоторые изменения и в секретариатах. Меня перевели в секретариат зам. министра Валериана Александровича Зорина, в котором я проработал до середины 1954 г. Зорин был антипод Малику – спокойный, неторопливый. Во время частых отъездов Громыко за границу к нам перекочевывали скопившиеся у него дела, и Зорин терпеливо и добросовестно доводил их до завершения. Впоследствии я виделся с ним в Париже, где он был послом, проездом в Латинскую Америку с делегацией Верховного Совета СССР. Он организовал нам поездку в Фонтенбло, бывшую загородную резиденцию французских королей.
В Париже я побывал в гостях у моего приятеля по институту и заводу Петра Петровича Лаврова, который работал там заместителем торгпреда. Дружеские отношения с ним я поддерживаю до сих пор. В середине 1954 г. я получил новое назначение – вторым секретарем миссии СССР в Уругвае (уругвайцы не хотели повышать уровень своего представительства, а, следовательно, на основе взаимности, и нашего, до уровня посольства). Одновременно меня назначили секретарем партийной организации советских учреждений в Уругвае (назначался отделом ЦК КПСС). В парторганизацию, кроме сотрудников МИД, входили работники сецслужб, торгового советника, ТАСС, АПН. Я стал готовиться к отъезду, одновременно обновляя свои знания по этой стране. Уругвай – небольшое южноамериканское государство (площадь 187 тыс. кв. км) расположено между рекой Уругвай (отсюда и название) и Атлантическим океаном. Население в ту пору немногим более 2 млн человек. Основа экономики – животноводство (7 млн голов крупного рогатого скота и 25 млн овец). Территория лишена каких-либо полезных ископаемых. По национальному составу – потомки испанских завоевателей, испанцы более поздней эмиграции, итальянцы, евреи, практически отсутствие чернокожего населения. Большинство католики. Последние индейцы-чарруа были уничтожены в 1830 г. вскоре после провозглашения республики. На севере (Фрай-Бентос) поселение русских сектантов-хлыстов, покинувших Россию в 1911–1914 г.г. В процессе более чем 150-летнего самостоятельного развития в Уругвае сложилась нация, гордая своим сравнительно высоким уровнем социального и культурного развития, благосостояния населения, демократическими традициями. В международной политике Уругвай не играл заметной роли. Для нас он представлял интерес с экономической (торговые отношения) и пропагандистской точки зрения, а также для связей с несколькими десятками тысяч советских граждан, эмигрировавших в довоенные годы в Бразилию из Польши и Западной Украины и принявших впоследствии советское гражданство. Бразилия была для нас закрыта, поскольку мы не имели с нею дипломатических отношений (были разорваны в 1947 г. диктатурой Дутра). Как практически все латиноамериканские страны (за исключением, может быть, Мексики) Уругвай входил в американский блок, поддерживавший США в международных организациях. Уругвайские средства массовой информации систематически публиковали антисоветские измышления. Американцы не жалели денег на содержание враждебных нам организаций. Вместе с тем в стране легально действовала компартия, но она была немногочисленной и ослабла в результате поразившего ее внутреннего кризиса. Со всем этим мне предстояло встретиться наяву.
В марте 1954 г. наш небольшой семейный коллектив (Женя, маленькая Оля и я) отправились поездом через Вену, Рим в Геную, откуда теплоходом в Монтевидео. Австрия все еще была оккупирована союзниками, но в Вене, входившую в советскую зону оккупации, мы не видели ни одного солдата. Здесь мы пробыли три дня, свободно ходили по улицам и площадям, фотографировались.
Советские оккупационные власти занимали несколько крупных гостиниц. В одной из них мы остановились, здесь и питались. В Рим мы приехали, к сожалению, в неудачное время.
В Италии развернулась острая политическая борьба. Премьер-министр христианский демократ Де-Гаспери вызвал в столицу себе на подмогу альпийских стрелков, которые буквально терроризовали город. Пьяные, они шатались по городу в своих шляпах с пером, пили прямо из бутылок, горланили песни. Демонстрируя свое мастерство и снаряжение, забрались на Колизей. Работникам советских учреждений было запрещено выходить на улицу без особой необходимости. Лишь при содействии сотрудника посольства Юрия Мозженко (учились вместе в ВДШ и дружили) ознакомились с главнейшими достопримечательностями «вечного города».
В Генуе большое впечатление произвело на нас знаменитое кладбище с сотнями замечательных скульптурных надгробий разных эпох. Здесь же встретились с морем, сели на теплоход «Юлий Цезарь», прекрасный корабль 30 тыс. тонн водоизмещения и направились в долгий путь через Гибралтарский пролив к берегам Америки. Путешествие по такому маршруту на крупном современном корабле большое удовольствие. От Генуи до Монтевидео оно занимало 18–20 суток. Осталась далеко позади возвышающаяся над морем скала Гибралтара.
Спустя несколько суток слева по борту мелькнули Азорские острова, где рождаются знаменитые антициклоны, посылающие нам летом сухую и жаркую погоду. Когда-то по этому маршруту плыл пароходом в Америку Владимир Маяковский. По крайней мере, это можно предположить по его известным стихам:
Я родился, рос, кормили соскою,
Жил, работал, стал староват.
Вот и жизнь пройдет,
Как прошли Азорские острова.
Пересечение Экватора на море традиционно отмечается веселым праздником с участием Нептуна и его свиты. Пассажиры, искупавшиеся в бассейне, получают от морского царя свидетельство о крещении. Так было и на этот раз. Я ограничился ролью зрителя, а Женя окунулась в морской воде и получила свидетельство от Нептуна о крещении. Знаменитое течение Гольфстрим встретило нас сильным влажным и теплым ветром, как из парной бани. По всему пути в океане из под носа корабля выпархивали летающие рыбки и, пролетев десятки метров над морской гладью, падали в воду.
Крупных морских животных – китов, акул ни разу не видели. В Бразилии теплоход сделал три остановки, в том числе в Рио-де-Жанейро.
Большинство пассажиров выходило на прогулки, мы же оставались на борту. Бразильское правительство не разрешало лицам с советскими паспортами вступать на ее территорию. Монтевидео – неплохое место. Теплый климат, температура воздуха почти никогда не опускается ниже нуля. Правда, зимой очень сыро и дуют сильные ветры. Самый жаркий месяц – январь, самые холодные – июнь, июль. Море с песчаными пляжами, протянувшимися вдоль побережья от столицы почти до Бразилии. Обилие фруктов и овощей субтропической зоны. Миссия расположена в спокойном, озелененном районе города, недалеко от моря. Ночью на темном чистом небе хорошо видна звездная карта Южного полушария: ни Полярной звезды, ни Большой Медведицы, ярко светится Южный Крест. Коллектив миссии был небольшим – около десяти дипработников, часть которых из других ведомств. На меня было возложено изучение внутриполитической обстановки в стране, консульский отдел (из-за отсутствия консульского работника), подготовка ежемесячного журнала – всё знакомое по работе в Венесуэле. Большую ответственность возлагала на меня должность секретаря парторганизации. Согласно принятой практике и устава регулярно проводились партсобрания с обсуждением вопросов партработы. Разумеется, не обходилось без партийной учебы, информации по международному положению и жизни Родины. Партвзносы платились в валюте и переводились в Москву через бухгалтерию. Секретарь располагал правом закрытой переписки с Отделом ЦК. Этим правом я пользовался редко. На меня также были возложены конспиративные контакты с представителями руководства местной компартии. Я встречался с одним из секретарей ЦК и специально выделенным для этого компартией человеком, не явным коммунистом. Записи бесед с ними направлялись и в Международный отдел ЦК, что, видимо, отразилось на моей дальнейшей судьбе. Вскоре после приезда в нашей семье произошло радостное событие. 9 мая 1954 г. в День Победы родилась вторая дочь, которую назвали Еленой. Случилось это в известной в Монтевидео больнице «Госпиталь Пачеко». Нас стало четверо. Возвращаясь к работе, хочу отметить, что круг вопросов, которыми мне пришлось заниматься, был довольно широк. По консульским делам мне довелось посетить упомянутый выше район Фрай-Бентос, где проживают выходцы из России – сектанты, решившие покинуть родину из-за преследований со стороны властей. Уругвайское правительство поселило их на богатых черноземных землях вблизи двух крупных рек (Уругвай и Рио-Негро), имея ввиду создать важный земледельческий центр в этом пустынном месте.
Большинство жителей района, особенно, молодежи, гордились родиной своих предков, старались не забывать русский язык. Никакой секты к этому времени уже не было, хотя на одном из домов висит мемориальная доска в память ее основателя. В поселении построен клуб имени М. Горького. Работники Миссии оказывали ему помощь, направляя материалы Советского общества культурной связи с заграницей (ВОКС). Позднее, когда к власти в Уругвае пришла военщина (1976 г.), активисты клуба подверглись репрессиям. Другой раз я выезжал в глубинку, на север к границе с Бразилией, в типичное уругвайское помещичье владение.
Довольно безлюдное место с обширными пастбищами, на которых круглый год пасутся стада крупного рогатого скота и овец. Владения огорожены проволочной оградой на столбах, на каждом животном хозяйское клеймо. За стадом следят несколько пастухов. Когда мы подъехали к одному из пастбищ, огромный табун полудиких животных ринулся в нашу сторону и вдруг остановился как вкопанный в полусотне метров от нас. Мы облегченно вздохнули.
Дипломатам иногда приходится выполнять работу, не соответствующую их профессии. Однажды мы получили задание собирать образцы почвы. Были получены инструкции, как это делать, как упаковывать и отправлять диппочтой в Москву. Это задание имело большой смысл. В медицине наступила новая эра – антибиотиков . А мы только вступали в неё и требовались большие усилия, чтобы наверстать упущенное. Для этого и потребовались образцы почвы из многих стран.
Они могли послужить исходным материалом для решения этой задачи. Уругвай – страна засилья бюрократии. Например, при довольно развитой системе государственных пенсий надо потратить много месяцев, а иногда и больше, чтобы ее оформить и стать пенсионером. Мне пришлось присутствовать на заседании парламента, когда обсуждалось предложение об ускоренном оформлении пенсий для раковых больных. Аргумент – не дождавшись пенсии, они умирают. Насколько помнится, это предложение не было принято. Зато во время избирательных кампаний адвокаты в интересах своих партий вывешивают объявления: «Консультации по пенсионным вопросам». В таможенной службе, чтобы оформить документы на получение груза, надо собрать подписи 10–12 чиновников и не бескорыстно. Поэтому импортеры прибегают к услугам специальных компаний и контор, то – есть делать то, к чему пришли у нас в новое капиталистическое время. В Уругвае удивляет существование законов, разрешающих дуэли. В бытность мою там состоялась дуэль при строгом соблюдении правил, знатоком которых еще был секундант Ленского Зарецкий. На этот раз дуэлянтами были известный генерал (фамилию запамятовал) и бывший президент страны, лидер самой влиятельной политической партии Л. Батлье Берес. Дуэль закончилась ранением генерала в руку (дрались на шпагах), но дуэлянты не примирились. Это событие вызвало ажиотаж в столице. Монотонность нашей жизни скрашивалась приездом в Монтевидео советских музыкантов, спортсменов, писателей, журналистов. У нас побывали А. Хачатурян, Л. Коган, К. Симонов, П. Керес, А. Софронов, А. Аджубей. Большим событием стало прибытие балетной группы Большого театра (с солистами Раисой Стручковой, Мариной Кондратьевой), футбольной командой «Динамо». Запомнилась встреча с Константином Симоновым, которого принял в домашней обстановке глава Миссии Сергей Сергеевич Михайлов, пригласивший на эту встречу и меня. Симонов читал стихи, рассказывал курьезные случаи из своей жизни. Кстати он сказал, почему заменил свое имя Кирилл на Константин (при произношении настоящего имени немного картавил).
Памятна также встреча с некоронованным шахматным королем гроссмейстером Паулем Кересом, сдержанным, интеллигентным человеком. Мне пришлось сопровождать его для беседы с руководством Шахматного клуба Монтевидео. По просьбе сотрудников миссии он дал сеанс одновременной игры, кажется, на десяти досках (сколько удалось найти). Участвовал и я, разумеется, никто у него не выиграл. В первых числах ноября 1957 г. мы наблюдали пролет над Монтевидео нашего второго спутника с собачкой Лайкой (запущен 3 ноября этого года). Зная из газет время пролета, все, кто был в Миссии, высыпали на ее плоскую крышу и в сгущающихся сумерках увидели маленькую звездочку, пересекающую небо.
Лайка была принесена в жертву науке, возврат ее на землю не предусматривался. В конце 1956 г. относительно спокойная обстановка вокруг миссии была нарушена. В связи с известными венгерскими событиями в стране была развязана антисоветская кампания, совершены нападения на здания консульства и Миссии. Произошло это одновременно, и было приурочено к нашему национальному празднику 7 ноября, когда в советских дипломатических представительствах во всем мире проводятся приемы для представителей властей и общественности. Перед началом приема Миссию окружила толпа хулиганов, которая оскорбляла проходивших в здание, бросала камни на территорию, некоторые влезали на высокую железную ограду. Полицейские равнодушно смотрели и ничего не предпринимали. Наш дежурный услышал по радио, что на консульство совершено нападение и оно горит. Мы с Женей были на приеме, а дочери Оля и Лена оставались в консульстве, где мы жили. Там же находились шофер с женой и жена дежурного коменданта с сыном. Я выскочил на улицу, потребовал от полицейских, чтобы они доставили меня в консульство. В три минуты я был там. Подхожу к входной двери, машинально достаю ключи и вижу, что двери нет, рядом стоят толстые колья, которыми, видимо, действовали налетчики. Поднимаюсь по узкой крутой лестнице на второй этаж, навстречу спускается пожарный. На руках у него Лена, рядом испуганная Оля.
« – Куда вы их ведете?– спрашиваю.
– А они одни.
– Я их отец.»
Он без слов их отпустил и ушел. Встретил и шофера с женой и женщину с сыном. По их рассказу, как только они услышали грохот и треск разбиваемых дверей, бросились на крышу. Вспомнили и Олю с Леной и забрали их тоже. Внизу начался пожар, пламя выбрасывало наружу. Приехали пожарные, пожар был потушен. И шофер, и женщины не объяснили, как Оля и Лена оказались у пожарного. Я подумал, что они струсили и просто о них забыли. Они остались одни и тут их нашли пожарные. Я был так рад, что дети быстро успокоились, на них не проявлялись последствия этого стресса, что не стал расследовать это дело и привлекать к нему внимание всего коллектива. Женя мужественно перенесла происшедшее, вслед за мной ее привезли в консульство, и мы уже не возвращались на прием. На другой день посмотрел последствия бандитского налета. На первом этаже в консульском отделе виднелись следы пожара, валялись обрывки портрета Маленкова. В подвальном помещении, где располагался издательский отдел, картина была еще хуже. Не помню, что ответили уругвайцы на нашу ноту протеста, но восстанавливать порушенное нам пришлось за свой счет. Естественно, никто из хулиганов не был задержан и наказан. За четыре с половиной года работы в Уругвае я дважды побывал в Москве. Первый раз один, сопровождая делегацию уругвайских парламентариев в СССР (семья оставалась в Уругвае). Делегация была принята в Верховном Совете его председателем К. Е. Ворошиловым.
Уже старый человек, Ворошилов говорил слабым голосом о необходимости жить в мире, не допускать обострения международной обстановки. Кивнув в сторону сидящего рядом министра внешней торговли Патоличева, сказал:
« – Вот отец его воевал вместе со мной и погиб на фронте. Умер у меня на руках. А сын вырос и стал министром.»
Делегация посетила Ленинград, Сталинград и Баку. Мне пришлось бывать всегда с ними, участвовать во всех встречах, отвечать на многие вопросы, которые они считали неудобным задавать в официальном порядке. По окончании поездки я вернулся в Монтевидео. Второй раз, в 1956 г. я отправился со всей семьей в отпуск, который мы провели в Москве и у моих родителей. К сожалению, Оля и Лена заразились от соседних детей коклюшем. В Москву мы ехали, пересекая океан на пароходе, а возвращались в Уругвай самолетом. Когда мы поднимались в Париже на Эйфелеву башню, обе мои дочки дружно покашливали. В Монтевидео врач удивился этому заболеванию, сказав, что в Уругвае оно уже давно не встречается. Четыре с половиной года в Уругвае слишком много. Уже после двух лет очень хотелось вернуться домой. И вот этот день наступил. В начале июля 1958 г. итальянским теплоходом «Конте Бьянкамано» мы отправились знакомым маршрутом Монтевидео – Генуя, а затем поездом продолжили путь до Москвы. Оля уехала раньше к началу учебы в школе с 1 сентября 1957 г. (ей исполнилось семь лет). Она жила у бабушки Лизы и с нетерпением ждала нашего приезда. Акклиматизацию переносила трудно, часто болела, но к нашему приезду уже была вполне здоровой. По приезде домой, как обычно, я находился какое-то время в резерве. Мне довелось присутствовать на партсобрании сотрудников МИД, на котором обсуждалась позиция Молотова по югославскому вопросу.
Молотов был против развития связей с Югославией по партийной линии и, видимо, предполагалось, что он выступит на собрании с самокритикой. На мой взгляд, получилось это наполовину. Согласившись с некоторыми критическими выступлениями коммунистов в свой адрес, в конце он напоминал Галилея с его известными словами: «А все-таки она вертится». После своей отставки в связи с его причислением к антипартийной группе Молотов был назначен послом в Монголию. Но случилось это не сразу. Вначале его хотели направить подальше, послом в Аргентину. Наш посол, получив указание из Москвы запросить агреман (согласие) на назначение Молотова послом в Аргентине, посетил министра иностранных дел и изложил ему просьбу. Министр выслушал его и сказал приблизительно следующее: «Господину Молотову у вас оказано недоверие, он снят с высокой государственной должности. Сейчас вы хотите направить его послом в нашу страну. Мы считаем, что человек, не пользующийся у вас доверием, не может пользоваться им и в нашей стране, не может содействовать развитию отношений между нашими странами. Поэтому давайте договоримся, Вы ко мне по этому вопросу не обращались, а я Вам ничего не говорил». Так аргентинский министр дал урок дипломатии нашему послу. Об этом мне рассказали наши дипломаты, работавшие в то время в Аргентине. Монголия, конечно, в агремане не отказала. Здесь он пробыл три года, а затем до ухода на пенсию в 1962 г. был постоянным представителем СССР при Международном агентстве по атомной энергии. Вскоре после возвращения в Москву и использования отпуска мне предложили перейти на работу в ЦК КПСС, в Международный отдел. После недолгих раздумий я согласился. В марте 1959 г. я был зачислен на должность референта Отдела ЦК КПСС. Судьба сложилась так, что я связал себя с этим высшим органом партии и страны («генеральным штабом нашей партии», как любили говорить некоторые работники Отдела) на четверть века. Что побудило меня согласиться на это предложение? Во-первых, нежелание выезжать за границу, пока не подрастут дочери. Перспектива оставить их на попечение стариков нас с женой не устраивала, не хотели и отправлять в пансионат МИД. Во-вторых, как мне казалось, более престижный и новый характер работы, и возможность позднее вновь вернуться в МИД (с переходом меня оставляли в резерве Министерства). Что касается материальных условий, я полагал, что они не будут хуже. Однако в МИД я больше не вернулся. Хотя моя дальнейшая работа продолжала быть связанной с Латинской Америкой, но это уже была деятельность и по характеру и по задачам, которые передо мной ставились.
