Рациональных объяснений подобного положения дел нет. Литературоведы и обыватели обратились к иррациональному, объясняя необычность судьбы Ивана Сергеевича глубокой привязанностью к певице Полине Виардо. Это с позволения сказать «объяснение» страдает одним недостатком: оно было сформулировано самим Иваном Сергеевичем Тургеневым для собственных современников. Такие отговорки обычно даются не для того, чтобы прояснить, а наоборот, запутать вопрос, поскольку на самом деле лежат на поверхности. С другой стороны, слаб простой человек: он хочет видеть слабости великих людей, и с радостью принимает подобные объяснения. Мы же, потомки, имеем важное преимущество: в нашем распоряжении все факты, известные при жизни Тургенева разным людям. То есть современники имели в своих руках кусочки смальты, из которой потомки могут составить мозаику. И факты показывают, во-первых, что женщин в жизни Тургенева было достаточно и без Полины Виардо; и, во-вторых, что Иван Тургенев выехал жить за границу в 1856 году, а восстановление отношений с Виардо литературные критики биографы писателя относят к 1863 году. Следовательно, в 1856 году (кстати, это год окончания Крымской войны и заключения Парижского мира) в жизни Ивана Сергеевича произошло событие, незамеченное окружающими, но изменившее судьбу великого писателя.
О характере этого события можно делать различные предположения. Свое собственное предположение есть и у автора представленного рассказа. Изучая биографию великого русского писателя, подмечая нюансы его общения с современниками, сопоставляя даты его поездок по странам Европы с датами важнейших политических событий эпохи, я пришел к выводу о возможном сотрудничестве Ивана Сергеевича Тургенева с российской разведкой. Художественная форма изложения этой гипотезы обусловлена тем, что мне не удалось пока найти прямых доказательств своей догадки. Художественность освобождает меня от обязанности что-то кому-то доказывать или наоборот, опровергать. Я не настаиваю на том, что описанные в рассказе события происходили именно так, но оставляю за собой право интерпретировать реальные исторические события исходя из своего опыта и убеждений. К тому же, у меня нет оснований причислять Ивана Сергеевича к дуракам, согласно классификации другого великого русского писателя, которая приведена в эпиграфе.
И, разумеется, разговоры, происходившие в Париже 9 (21) мая 1858 года, велись на французском языке. Но поскольку современная публика владеет этим языком не так хорошо, как во времена Ивана Сергеевича Тургенева, я почел за благо перевести их на русский.
Русский за границей если не шпион, то дурак.
Антон Чехов.
Небольшая русская колония в Париже почти в полном составе собралась 9 (21) мая 1858 года в посольской церкви на Rue de Berry на экстраординарное событие: двое проживающих во Франции русских подданных решили связать свою судьбу. Венчание героя последней войны, князя Николая Алексеевича Орлова и прелестной княжны Екатерины Николаевны Трубецкой проходило по всем канонам православия. Небольшого роста, с прямой спиной, с умными и немного печальными глазами отец Иосиф Васильев вопрошал жениха:
- Имеешь ли ты соизволение благое и непринужденное и крепкую мысль взять в жены сию, которую перед собой видишь?
Жених – красивый прежде, но искалеченный войной человек тридцати лет в блестящем парадном мундире генерал-майора, с орденом Святого Георгия 4-й степени на груди и черной повязкой на левой пустой глазнице, ответил:
- Имею.
Следует отметить, что черная повязка, прикрывавшая глазницу, почти не портила его аристократическое лицо с тонким прямым носом и роскошными усами. Просто она издалека бросалась в глаза, и отодвигала на второй план и блестящий генеральский мундир, и высокий орден. Князь лишился глаза при осаде Силистрии, где в «деле» в ночь с 16 на 17 мая 1854 года получил сразу девять серьезных ранений.
- Не обещался ли иной невесте? — продолжал священник.
- Не обещался, — твердо ответствовал Орлов.
Отец Иосиф обратился к невесте:
- Имеешь ли ты соизволение благое и непринужденное и крепкую мысль взять в мужья сего, которого перед собой видишь?
Невеста, которая была моложе своего жениха на двенадцать лет, потупила глаза, и ответила:
- Имею.
Венчание продолжалось. После прочтения положенных в этом случае молитв священник взял в руки венец, осенил им Орлова и возложил ему на голову. В этот момент за спиной князя появился еще один человек и принял венец из рук священника. Шафер Орлова, человек с гордо посаженной головой и гривой красивых густых волос, заметно тронутых сединой был выше князя и шире в плечах. Седеющие волосы переходили в аккуратно подстриженные седые бороду и усы.
В толпе зашептались: «Сам Тургенев…», «Шафером у князя…», «Сегодня утром приехал из Лондона – специально…». Священник между тем уже передал чашу с вином служке и повел молодых вокруг аналоя. Тургенев шел следом, держа над их головами венцы. Костюм из дорогой ткани ладно сидел на атлетической фигуре писателя, выглядевшего много старше своих сорока лет. Последний год жизни здесь, в Париже, дорого дался ему. Впрочем, жених выглядел не лучше: война и увечья взяли своё.
***
Вечером русский посланник в Париже, два года назад назначенный на эту должность генерал-адъютант Павел Дмитриевич Киселёв, давал обед в честь молодоженов. Присутствовали Орловы, их шафер Иван Тургенев и вся русская колония. Гости радостно шумели, шампанское лилось рекой, но после второй перемены блюд молодые поднялись из-за стола. Хозяин не стал их удерживать, а Тургенев вышел проводить. Посадив молодую жену в коляску и сделав ей рукой успокаивающий жест, Орлов взял Тургенева за локоть и отвел в сторону от подъезда.
- За весь день так и не удалось толком поговорить, Иван Сергеевич. Как съездили?
- Ну, как… В двух словах и не скажешь… Вы об Италии, о Лондоне или о лондонском обеде? Мы же не виделись с Вами с сентября прошлого года… Если бы не моя болезнь и не глупое обещание… — Тургенев даже прикусил язык, но поздно.
- Так Вы, Иван Сергеевич, считаете свое обещание быть на моей свадьбе глупым? — нахмурился Орлов.
Тургенев прижал обе руки к груди:
- Простите, Бога ради, Николай Алексеевич, вы мой друг, не желал Вас обидеть. Но… Если бы не шаферство, я уже давно бы поскакал в Россию, где, по всему видно, мое присутствие необходимо.
- А как же наше джентльменское соглашение поработать на благо России в разведывательной службе?
- Извините, но связь между свадьбой и разведкой от меня ускользает…
- Как, Вы до сих пор не поняли? — Орлов позволил себе смешок, — Alibi, Иван Сергеевич, alibi, прежде всего для меня, но и для Вас.
- Извините, не понимаю…
- Я думал, Вы окажетесь догадливее, — Орлов оглянулся на коляску, где его терпеливо дожидалась молодая жена, и заспешил, — Еще восемь месяцев назад я задумался над вопросом, как легализовать наши отношения, чтобы больше не возникало вопросов не у местной полиции, ни у здешних русских, — Орлов позволил себе улыбнуться собственной шутке, — Общие увлечения литературой и охотой – это, безусловно, хорошо, но я все-таки человек из Свиты Государя, боевой офицер и лучшая кандидатура на должность русского резидента в глазах наполеоновской полиции. Соответственно все мои друзья и знакомые попадают под подозрение. Зато теперь Вы можете в любое время беспрепятственно встречаться со мной – и ни одна французская полицейская ищейка этим не встревожится. Наверное, уже весь Париж знает, что вы были моим шафером на свадьбе – кто после этого заподозрит Вас в связях с русской разведкой? Но это не только для Вас, но и для меня alibi! Кто заподозрит в шпионстве человека, у которого известный либерал и писатель Тургенев был шафером на свадьбе?
- Теперь понимаю, — глаза Тургенева сверкнули, — Умно… Очень умно.
- Не только умно, но и своевременно. Вы отсутствовали в Париже семь месяцев, и не видели, что тут творилось после этого пошло разыгранного фарса с покушением на Наполеона и принятия закона «Об общественной безопасности»! Вам-то хорошо было, Иван Сергеевич, в Италии и в Англии, а мне французские ищейки уже надышали затылок… Подозреваю, что изобретенный мной прием обеспечения alibi посредством собственной свадьбы не раз будет использоваться впоследствии нашей разведкой… А теперь возвращайтесь к нашему гостеприимному хозяину… Но предупреждаю Вас, Иван Сергеевич, Павел Дмитриевич может вам очень нравиться лично. Друг Пушкина, знакомый декабристов, герой Отечественной войны, реформатор… Вы вполне можете чувствовать в нем близкого Вам по духу человека. Но здесь Киселёв – только дипломат, и ничего более. Поэтому о наших делах ему – ни-ни! К слову, как мне известно, Ваши доклады из Рима, Неаполя, Вены и Дрездена в Петербурге высоко оценили. Головнин так просто в восторге…
- Будьте благонадежны, Николай Алексеевич… Прощайте.
Тургенев постоял еще на теплом воздухе парижского вечера. Ему самому страшно хотелось сбежать домой. Писатель устал с дороги, он устал также от щекотливых вопросов гостей, замаскированных под вид любезности, и их сплетен, представляемых как версии... Его также угнетало присутствие здесь, среди русских людей, барона Геккерена, которого Тургенев искренно считал убийцей Пушкина. Новоиспеченному агенту не приходило в голову, что Геккерен приглашен по инициативе Орлова. Геккерен – английский шпион, Орлов – русский шпион. Почему одному заведомому шпиону не сделать любезность другому заведомому шпиону… Тургенев еще раз огляделся вокруг. Прекрасный вечер. Но nobles oblige…
***
По возвращении в залу Тургенев попал в объятия счастливых родителей невесты – четы Трубецких, которые после отъезда молодых тоже собрались домой.
- Какая честь! Какая честь! — щебетала княгиня Анна Андреевна, урожденная Гудович — Иван Сергеевич! Наш дорогой Иван Сергеевич шафером на свадьбе нашей Катеньки! Она Ваша почитательница, роман «Рудин» два раза читала. А недавно выписала себе первую книжку «Современника» с повестью «Ася». Какой подарок Вы ей сделали своим шаферством! Как жаль, что такая блестящая свадьба – и не в Петербурге.
- В Петербурге я вряд ли бы имел честь быть шафером на этой блестящей свадьбе, — учтиво поклонился Тургенев, — Ибо в Петербурге найдется много людей, куда более блестящих, чем я.
- Иван Сергеевич! – вступил в разговор глава семейства Николай Иванович, — Вы не только звезда нашей словесности, но и самый знаменитый в России охотник, — князь Трубецкой наклонил голову слегка на бок и улыбнулся сам своей шутке, — Не откажите в любезности поохотиться со мной. Приглашаю на правах не только хозяина, но и почитателя вашего таланта. Приезжайте в Бельфонтен. Мы там купили уютный маленький шале, в котором найдется место не только хозяевам, но и дорогим гостям. Рядом я арендую очаровательное охотничье поместье. Настоятельно приглашаю. И не забудьте свое знаменитое ружьё.
- Почту за честь, Николай Иванович. Тронут. Обязательно побываю у Вас, — Тургенев поклонился еще раз. По всему было видно, что предложение князя действительно пришлось ему по душе, — Но, к сожалению, не могу воспользоваться Вашим предложением немедленно. В ближайшее время я должен ехать в Россию, чтобы упорядочить свои отношения с крестьянами. Бог знает, сколько времени на это уйдет…
- О! И вы готовитесь к эмансипации? Очень предусмотрительно, очень. Сразу видно крепкого хозяина. Если эмансипации действительно не избежать, то стоит заранее разделиться с крестьянами. Какую часть земли Вы собираетесь передать крестьянам?
Тургенев вспыхнул:
- Хоть все им отдам, а перестану быть русским барином!
Мужчины готовы были начать долгий спор о предстоящем освобождении крестьян его возможных сроках и условиях, о справедливости в понимании крестьян и в понимании помещиков, о несовпадении между этими двумя справедливостями, но Анна Андреевна, испугавшаяся подобного развития событий, поспешила раскланяться с писателем и увела за собой мужа. И очень хорошо сделала, ибо по красноречию князь Трубецкой, писавший статьи и памфлеты под псевдонимом Olgerdowitch, мало уступал маститому писателю Тургеневу, так что они бы «зацепились языками» друг за друга очень надолго.
Тургенев повернулся, и увидел хлебосольного хозяина, посла Павла Киселёва, который терпеливо дожидался окончания его беседы с Трубецкими:
- Проводили молодых, Иван Сергеевич? Ну и славно! Пойдемте к гостям.
При появлении хозяина дома под руку со знаменитым писателем и шафером на состоявшейся свадьбе многие вставшие из-за стола гости вернулись на свои места, и обед продолжился своим чередом. Посол Киселев посадил Тургенева рядом с собой и тихим голосом начал беседу:
- Надеюсь, мой обед не уступает лондонскому?
- По моим понятиям, ваш обед, Павел Дмитриевич, превосходит лондонский уже потому, что тот обед был для речей, а Ваш – для общения.
- Благодарю, я и не ожидал подобной похвалы, — сказал польщенный хозяин, — Но все-таки не могли бы Вы подробнее рассказать мне, как происходят подобные обеды здесь за границей. Мне, как начинающему дипломату, — тут Киселёв грустно улыбнулся, — это интересно. Начать с того: Вы обедали в одном из закрытых английских клубов?
- Нет. Это был обед в обществе Английского литературного фонда, а не частного клуба джентльменов. В конце прошлого столетия какой-то джентльмен, имя которого я позабыл, к сожалению, пожертвовал дом и довольно значительную сумму денег на основание фонда. Теперь фонд процветает, и раз в год, обыкновенно весной, дает большой обед под председательством какой-нибудь знаменитости. В нынешнем году он состоялся под председательством лорда Пальмерстона.
- Вы виделись с самим Пальмерстоном? Ну, и как вам показался Пальмерстон?
- Право, не знаю, что вам ответить… Я просто сидел за одним столом с ним, а не говорил, как с Вами.
- Меня интересует, как он себя держал. Что изменилось после отставки?
Тургенев на мгновенно задумался, чтобы точнее сформулировать мысль:
- Его встретили радушно и почтительно, хотя мне и говорили, что после отставки его популярность упала. Фигура у него аристократически изящная, манеры человека, привыкшего властвовать и породистого. Он держится прямо, ходит легко, лицо имеет белое, с тонкими чертами. Когда смеется, все лицо его оживляется и принимает веселое выражение, что редко у англичан. Вот что еще показалось мне важным. Пальмерстон не произвел на меня впечатление человека, загнанного в угол или ушедшего на покой. Он готов еще побороться за возвращение в политику. Замечу между делом, что этот семидесятипятилетний человек за обедом ел за четверых и в этом году верхом съездил на Derby.
Павел Дмитриевич Киселев громко рассмеялся:
- В таком случае я вообще еще юноша… в свои семьдесят лет!
Он откинулся на спинку стула и весело посмотрел на Тургенева. К старости генерал Киселёв не потерял стати и военной выправки. Щеки одрябли, подбородок обрюзг, но волевые губы под усами сжимались упрямо и надменно, широко расставленные глаза смотрели пронзительно, а мощный лоб плавно переходил в высоко обнажившийся череп. Одним словом, Киселев к старости не потерял внушительности. Но сейчас его губы добродушно улыбались, глаза светились юмором, и Тургенев понял, что его описание Пальмерстона попало в точку. Вернее, что он правильно уловил внутреннее сродство между этими людьми.
- Так стыдно мне перед Пальмерстоном пасовать, как думаете, Иван Сергеевич?
- Думаю, что стыдно, Павел Дмитриевич.
Оба дружно рассмеялись. (Через восемь лет П.Д.Киселев был возведен в графское Российской Империи достоинство, а ушел из жизни в восемьдесят четыре года).
- Вот что, дражайший Иван Сергеевич, - начал Киселёв тихо и проникновенно, - Ваше впечатление от Пальмерстона я считаю правильным. Оно совпадает с моими ощущениями, что это «Чудо в бакенбардах» еще вернется в политику и себя покажет… А это, что не говори, очень опасно для нашей дипломатии… Но одновременно ваше наблюдение в области практической политики заставляет меня наконец-то поговорить и с Вами по душам, Иван Сергеевич!
- Весь к Вашим услугам, Павел Дмитриевич!
- Оставим гостей. Разговаривать в общей зале будет неудобно…
***
Они вышли из-за стола, причем Киселев сделал знак нескольким не замедлившим встать гостям успокаивающий жест: «Все продолжается, вставать не надо». Он провел Тургенева в свой кабинет и усадил за ломберный столик, сервированный на двоих. Тургенев понял, что хозяин готовился к этому разговору заранее. Даже если приказал сервировать этот столик только когда сам Тургенев провожал Орловых.
- Я Вас знаю с момента Вашего приезда в Париж, — возобновил беседу Киселёв после того, как оба отдали должное дорогому вину, — Мы и не намного разошлись с приездом сюда… Сначала мне некогда было присматриваться ко всем здешним русским подданным. Но, войдя в дела, я заметил некоторые несообразности в Вашем поведении, и это меня насторожило. Сначала мне показалось, что вы, как и я, попали в негласную ссылку, — старик на секунду сгорбился, — Этакий «посол вон» — нашел в себе силы пошутить он.
- Павел Дмитриевич! Мне горько, что Вы именно так понимаете свое назначение…
- А как мне его еще понимать, после министерского поста?!
- Только человек Вашего уровня, Павел Дмитриевич, с Вашим опытом и Вашей волей может урегулировать наши непростые отношения с Францией.
- Ну, знаете, Иван Сергеевич! Вы либо действительно очень наивный человек, либо политикан… Так кажется это называется в Англии?
- Павел Дмитриевич! Я не давал вам повода говорить со мной в подобном тоне! Я счел сейчас своим долгом морально поддержать Вас, но… — Тургенев развел руками, — Был неверно понят.
- Извините. Но я действительно воспринимаю свое назначение сюда как ссылку. Обидно. Особенно в связи с подготовкой крестьянского освобождения, сторонником которого я всегда выступал… Другое дело Вы, Иван Сергеевич. Живете здесь, но не в почетной ссылке и не спешите объявлять себя эмигрантом, подобно Герцену. К тому же я навел справки по своим каналам в Петербурге – Правительство не имеет к вам претензий. В любой момент Вы можете вернуться. Однако Вы живете полтора года безвыездно за границей нашего Отечества и слишком деятельно знакомитесь со здешними жителями, прежде всего с французскими писателями. Словно задались целью врасти во французское общество. В какие игры вы тут играете?
- Какие игры? Бог с Вами, Павел Дмитриевич! Вы прекрасно знаете, что я считаю себя благонамеренным подданным Александра Николаевича. Я здесь всецело ради любимой женщины…
- Да, сначала Вы зачастили в Куртавнель, а теперь с Полиной Виардо Вы видаетесь только на концертах, — в голосе Киселёва сквозила желчь, — Зато Николай Орлов в апреле прошлого года бывал у Вас ежедневно. Перед тем, как Вы в первый раз поехали в Лондон… — и, перехватив вопросительно-растерянный взгляд Тургенева, продолжил, — Да, да, Иван Сергеевич, Париж большая деревня. Большая русская деревня. Колония у нас маленькая, все слухи и сплетни распространяются мгновенно.
- Вы не правы. Та моя поездка в Лондон была уже второй. И, право слово, я не понимаю, что предосудительного в моей дружбе с несколькими английскими писателями? — развел руками Тургенев.
- А также с Александром Герценом.
- Я и в России не скрывал, что знаю и люблю этого человека, тем более не намерен скрывать этого сейчас.
- Хорошо. Сделаем подобное допущение. Хотя человек, имеющий равный респект и от Правительства, и от рефюжье… — и увидев, что Тургенев снова начинает напрягаться, Киселёв перевел разговор, — Впрочем, оставим это. Вы помните визит Его Высочества, Великого князя Константина Николаевича к нам в Париж весной прошлого года? Да Вы не можете не помнить: мы все вместе встречали Его Высочество на вокзале. Его Высочество был настолько любезен, что принимал живущих здесь русских, несколько раз обедал у меня и дал раут в нашем посольстве. Вы сначала бывали везде… А потом резко, никому ничего не объяснив, исчезли… Я и не заметил этого, и не придал значения, поскольку был с головой занят вместе с Его Высочеством переговорами с Наполеоном… Хлопотное это дело – переговоры, доложу Вам, Иван Сергеевич. Я тогда сопровождал Его Высочество всюду и с удивлением заметил, что один человек из свиты Великого князя, безобразный такой, маленького роста, горбатый… Головнин его фамилия… Время от времени отделяется от свиты, и подолгу беседует с Вами. Вы хорошо знаете Головнина?
- Конечно, знаю, — улыбнулся Тургенев, — Мы вместе начинали службу в Особой канцелярии в Министерстве внутренних дел в бытность министром Перовского. Потом я ушел с государственной службы, а он сделал блестящую карьеру. Но мы остались в дружественных отношениях и виделись несколько раз здесь, в Париже, накоротке.
- Да. А Его Высочество, в подражание Вам, — Киселев остановился, чтобы убедиться, что до собеседника дошла его язвительная шутка,— Так вот, в подражание Вам Его Высочество здесь в Париже часто виделся с другом своего детства, Николаем Орловым, а он, как мне доложили позднее, часто виделся с Вами. И Вас, Иван Сергеевич, резко потянуло в Лондон… Только отойдя от переговорной горячки, я начал сопоставлять факты. А когда я узнал, что Его Высочество из Шербурга отправился на остров Уайт, у меня все детали встали на свои места… Как я думаю, Орлов и Головнин просили Вас устроить встречу Его Высочества с королевой Викторией, но Ваших лондонских связей для этого не хватило. Вот и пришлось Константину Николаевичу довольствоваться осмотром Осборн-Хауза…
- Павел Дмитриевич! Я попросил бы избавить меня от подобных скользких предположений! Я – и секретные переговоры… С кем? С Герценом? Это просто смешно…
- А Ваша итальянская поездка? В сентябре прошедшего года Вас резко потянуло в Италию…
- Без всякой связи с Головниным или Орловым! Я просто счел, что после ужасной зимы в Париже, тихая, исполненная спокойной работы зима в Риме… просто душеспасительна.
- Интересно, что мысль об этой душеспасительной поездке пришла Вам после того, как Государь встретился с Наполеоном в Штудгарте, и обещал ему нейтралитет в возможной будущей итальянской кампании…
В продолжение этого разговора лицо Тургенева бледнело все больше и больше. Киселёв заметил это, и покачал головой.
- Я не враг Вам, Иван Сергеевич. Просто хочу предупредить. Послушайте меня, старика. Князь Орлов ничем не рискует. Ему заниматься шпионством не зазорно, он на Государевой службе. Да и кто осмелится предъявлять обвинение генералу, причисленному к свите Российского Императора, — Киселёв сделал ударение на последних двух словах, словно попытался произнести с большой буквы, — Головнин не рискует тем более. Он в Петербурге, в отличие от нас с Вами, и, как я слышал, скоро будет назначен статс-секретарем Государя. Вы же, как частное лицо, в случае провала дела можете потерять всё! Ваша репутация будет погублена навсегда!
Тургенев упрямо тряхнул густой седеющей гривой:
- В то время, когда моя страна унижена поражением в войне и Парижским трактатом, мне, русскому гражданину, также не зазорно заниматься шпионством против врагов моей страны!
- Ну, в добрый час, — прошептал старик в генеральском мундире, — Больше я ничего не скажу. В добрый час…
